Неточные совпадения
Улицу наполняло неприятно пахучее тепло, почти у каждого подъезда сидели и стояли группы людей, непрерывный говор сопровождал Самгина.
Днем по
улицам летала пыль строительных работ, на Невском рабочие расковыривали торцы мостовой,
наполняя город запахом гнилого дерева; весь город казался вспотевшим.
Улицы наполняла ворчливая тревога, пред лавками съестных припасов толпились, раздраженно покрикивая, сердитые, растрепанные женщины, на углах небольшие группы мужчин, стоя плотно друг к другу, бормотали о чем-то, извозчик, сидя на козлах пролетки и сморщив волосатое лицо, читал газету, поглядывая в мутное небо, и всюду мелькали солдаты…
Сам он не чувствовал позыва перевести беседу на эту тему. Низко опущенный абажур
наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер на полу — все это вызывало у Клима странное ощущение: он как будто сидел в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и как бы опускалась; должно быть, по
улице ехал тяжело нагруженный воз.
Он шагал уже по людной
улице, навстречу двигались нарядные люди, покрикивали пьяные, ехали извозчики,
наполняя воздух шумом и треском. Все это немножко отрезвляло.
Он тотчас
наполнил комнату скрипом новых ботинок, треском передвигаемых кресел, а на
улице зафыркала лошадь, закричали мальчишки и высоко взвился звонкий тенор...
Потом вода уходила, оставляя на
улице зловонный ил и
наполняя подвальные этажи нечистотами.
По
улицам города я шатался теперь с исключительной целью — высмотреть, тут ли находится вся компания, которую Януш характеризовал словами «дурное общество»; и если Лавровский валялся в луже, если Туркевич и Тыбурций разглагольствовали перед своими слушателями, а темные личности шныряли по базару, я тотчас же бегом отправлялся через болото, на гору, к часовне, предварительно
наполнив карманы яблоками, которые я мог рвать в саду без запрета, и лакомствами, которые я сберегал всегда для своих новых друзей.
Окно в Шурочкиной спальне было открыто; оно выходило во двор и было не освещено. Со смелостью, которой он сам от себя не ожидал, Ромашов проскользнул в скрипучую калитку, подошел к стене и бросил цветы в окно. Ничто не шелохнулось в комнате. Минуты три Ромашов стоял и ждал, и биение его сердца
наполняло стуком всю
улицу. Потом, съежившись, краснея от стыда, он на цыпочках вышел на
улицу.
Это — время, когда отработавшийся люд всей массой высыпает на
улицы,
наполняет театры, рестораны, debits de vin [винные погребки] и т. п.
Все провожали его в прихожую и говорили обычные слова так добродушно и просто, что эти слова казались значительными. Он вышел на тихую
улицу, точно из бани, чувствуя себя чистым и лёгким, и шёл домой медленно, боясь расплескать из сердца то приятное, чем
наполнили его в этом бедном доме. И лишь где-то глубоко лежал тяжёлый, едкий осадок...
Тон, которым были сказаны Собачкиным эти последние слова, звучал такою грустью, что «стригуны» невольно задумались. Вся обстановка была какая-то унылая; от камелька разливался во все стороны синеватый трепещущий свет; с
улицы доносилось какое-то гуденье: не то ветер порхал властелином по опустелой
улице, не то «старичье» хмельными ватагами разъезжалось по домам; частый, мерзлый снежок дребезжал в окна,
наполняя комнату словно жужжанием бесчисленного множества комаров…
С моря тянет легкий бриз, огромные пальмы городского сада тихо качают веерами темно-зеленых ветвей, стволы их странно подобны неуклюжим ногам чудовищных слонов. Мальчишки — полуголые дети неаполитанских
улиц — скачут, точно воробьи,
наполняя воздух звонкими криками и смехом.
Лаевский надел пальто и фуражку, взял в карман папирос и остановился в раздумье; ему казалось, что нужно было сделать еще что-то. На
улице тихо разговаривали секунданты и фыркали лошади, и эти звуки в раннее сырое утро, когда все спят и чуть брезжит небо,
наполнили душу Лаевского унынием, похожим на дурное предчувствие. Он постоял немного в раздумье и пошел в спальню.
Мальчишки загоняли палками в грязь
улицы большие головни, точно поросят, они шипели и гасли,
наполняя воздух едким беловатым дымом.
В глухом гуле и мраке ночи, по
улицам довольно плохо освещенной Москвы, особенно когда я переехал Яузу, по обоим тротуарам шла непрерывная толпа людей, веселый говор которых
наполнял воздух.
Кляча рванула, стала лягать ногами, затем, под жгучими ударами кнута, понеслась,
наполнив экипажным грохотом
улицу. Сквозь бурные слезы Коротков видел, как лакированная шляпа слетела у извозчика, а из-под нее разлетелись в разные стороны вьющиеся денежные бумажки. Мальчишки со свистом погнались за ними. Извозчик, обернувшись, в отчаянии натянул вожжи, но Кальсонер бешено начал тузить его в спину с воплем...
Публика, тесно сбившись в кучу,
наполняла пыльный и пахучий воздух
улицы глухим гулом своего говора, а иногда сквозь него вырывалось крепкое ругательство, злое и бессмысленное.
Зато временами его слух и зрение приобретали необычайную, болезненную остроту. Тогда ему чудилось, что он слышит за окном крадущиеся шаги. Он приподымался на локтях и, чувствуя в груди холод испуга, глядел в окно, и сердце его
наполняло всю комнату оглушительными ударами. И он ясно видел, как снаружи, с
улицы, большое темное лицо настойчиво заглядывало в комнату, и проходило много мучительных минут, пока он не убеждался, что его обманывают возбужденные нервы.
Наполнив карманы и бумажник, Бугров спрятал бланки в стол и, выпив полграфина воды, выскочил на
улицу.
Сегодня воскресенье. На
улице веселая праздничная толпа народа. Идут студенты, учащиеся барышни, служащие и освобожденные от работы фабричные мастеровые. У всех веселые, довольные лица. Всех
наполняет и радует расцветающий праздник близкой весны.
Радостно звонили колокола московских кремлевских соборов и церквей. Праздничные толпы народа
наполняли Кремль и прилегающие к нему
улицы. Москва, обычно пустынная в описываемое нами время, вдруг заликовала и закипела жизнью. Всюду были видны радостные лица, встречавшиеся заключали друг друга в объятия, раздавались поцелуи. Точно на дворе был светлый праздник, а между тем был январь 1582 года.
И тихая жалость к умершему человеку
наполнила его сердце; и первый раз за много дней Павел почувствовал себя дома, на своей постели, одного, а не на
улице, среди тысяч враждебных и чуждых жизней.